Датский фарфор – явление уникальное. Его сдержанный колорит обладает абсолютной, буквально ослепительной узнаваемостью. Громкий шепот – это как раз о датском фарфоре. Фарфоровый архипелаг Дании состоит из трех имён – Royal Copenhagen Рorcelain, Bing & Grоndahl, Dahl-Jensen – три фарфоровых мануфактуры, три марки-сестры. В этом трио синеглазых красавиц марка Dahl-Jensen стоит чуть особняком. Она уже антикварная. Её скульптуры не тиражируются, их число не прибывает. Теперь марка – памятник своему создателю Йенсу Петеру Даль-Йенсену. Салон «Антиквариат на Николаевском» – один из немногих российских адресов этого удивительного бренда.
Патриарх большой семьи, основатель коммуны художников, Йенс Петер Даль-Йенсен, тем не менее, не обратил своё детище в семейно-наследственное дело. Точнее сказать, наследники Йенса Петера решили, что историческая марка – сокровище гораздо большее, нежели действующее производство. И воспроизводство статуэток прекратили, предусмотрительно уничтожив все матрицы и технологические карты. Как говориться, «во избежание». Шаг неоднозначный, но в результате капитализация и без того звучного, культового бренда выросла многократно. Дух марки остался навечно связан именно с Йенсом Петером Даль-Йенсеном .
Это вообще очень личностная марка. Создав в фабричном поселке большую, пеструю и веселую коммуну художников, Йенс Петер Даль-Йенсен, тем не менее, никогда и никому не давал забыть, кто здесь главный. Стиль, цветовая гамма, сюжетный ряд, выбор персонажей – все это было под его присмотром, было предметом его компетенции. Это не тирания и не эгоизм. Это максимальная степень влюбленности в искусство.
А искусство этот человек в прямом смысле впитал с молоком матери. Рожденный в династии резчиков, он начал рисовать раньше, чем говорить. Учился в Италии и отточил свое врожденное чувство формы до поэтической виртуозности.
До Даль-Йенсена самым знаменитым скульптором Дании был Бертель Торвальдсен – создатель по античному величественных мраморных статуй. Он, кстати, тоже был сыном резчика и тоже учился в Италии – такова причудливая симметрия двух судеб. В Дании Торвальдсен числился иконой каждого школяра-художника, каждого подмастерья. И для юного Йенса Петера в том числе. Идентичность происхождения его ободряла и завораживала. На этом сходство судеб исчерпано: Торвальдсен словно создавал из мрамора один бесконечный, холодноватый греко-римский эпос, а стиль Даль-Йенсена был, наоборот, был «очень датским», очень свойским. Маленькая молочница в маминой кофте или нескладный мальчишка-подпасок были Даль-Йенсену куда интереснее, чем томный Ганимед с орлом. Но он вовсе не был местечковым букой. В душе Йенса Петера Даль-Йенсена трогательный патриотизм по-братски уживался с мальчишеским интересом к странствиям. Он словно хотел вылепить из фарфора целый мир – начиная от того, что за родным порогом и до неведомых островов.
Дети в костюмах датских провинций, девушки экзотических стран – фигурки этнографической тематики в наследии Dahl-Jensen занимают особое место. Помимо типажей родной Дании Йенс Петер Даль-Йенсен обожал 
воплощать в фарфоре экзотическую, нездешнюю красоту. Как только в Данию приезжал какой-нибудь фольклорный ансамбль из дальних стран, цирк или экзотическое варьете, Даль-Йенсен тот час же отправлялся к артистам – уговаривать на позирование. Яркий и точный портрет-этюд быстро становился техническим эскизом, а потом – изысканной статуэткой. Ливанские танцовщицы, гейши, юные красавицы с Бали, африканки и индианки – в трактовке Даль-Йенсена все они обворожительны. Причем, в фарфоровых красавицах их самобытная, острая, пряная красота удивительным образом сочетается с нежным марочным флёром бренда Dahl-Jensen. Они, как радуга, светящая сквозь грибной дождь, как солнце морозного снежного полдня.
Этот удивительный эффект дает подглазурная роспись – она смягчает острые оттенки, а тонким и прохладным тонам добавляет живого трепетного сияния. Туманный, васильково-лазоревый колорит – национальная примета всего датского фарфора, гамма, взятая у скандинавской природы. Но только Dahl-Jensen сумел влить в этот скандинавский бриз разноцветные ветра с дальних берегов.
Возможно, это было велением его датского эго. Дания ведь довольно маленькая страна, которую не всякий школьный троечник на карте отыщет с первого раза. И в душе каждого датчанина живет страстное желание увидеть дальние страны за кромкой морей. И не менее страстное желание показать себя этому большому и цветному миру. Так что, если такая возможность отдельно взятой датской душе предоставляется, она, сия душа, выкладывается на все сто. Андерсен и Торвальдсен – тому общеизвестное доказательство. Впрочем, и Йенс Петер Даль-Йенсен – не менее наглядный пример.
У Dahl-Jensen есть серия, которая с самого начала задумывалась для того, чтобы покорить мир. Точнее, чтобы очаровать и умилить. А уж потом растроганный мир сам покорится. Речь о фигурках детской серии, которые экспортировались в США. Серия состояла из образов малышей всех видов – человеческих и звериных. Мальчики, девочки, смешные щенки. В общем, все то, что нынешняя масс-культура пакует в слово «няшечка». Но «няшечка» – это предметный ряд метрополитеновского киоска, а Даль-Йенсен облёк умилительность в формы высокого искусства. Над его статуэтками немыслимо сюсюкать – ими восхищаются осмысленно, созерцательно. Потому что 
трогательность их еще и эстетически безупречна.
Неясно, что тут изначально было главным – расчет или голос интуиции, но экспортная среда была выбрана с филигранной точностью. Америка, эта простодушная и сентиментальная империя, тему детей и
зверюшек по определению принимала с восторгом – эти образы даже теоретики Голливуда вписали в формулу зрительского успеха. А Dalh-Jensen еще и подал этот хитовый материал на отменном художественном уровне – в отточенных, изящных линиях стиля art deco. В ту пору золотые цветы art deco как раз распускались средь стального камыша нью-йоркских небоскребов и в теплом мареве Калифорнии – отточенная, тщательно выписанная, почти снобистская эстетика для богатых и знаменитых. Или для очень-очень богатых и знаменитых. Или для очень-очень-очень….
В общем, вы поняли. Миллионерский стиль. В буквальном смысле. С официальной специализацией. Родство детской серии с art deco – это уже само по себе выглядит отважным эстетским экспериментом. Дело в том, специализация на «прелестных существах» для миллионерского стиля была прежде нехарактерна – дети в произведениях art deco появлялись редко, домашние животные – тоже нечасто. Объектами вдохновения для художников арт-деко были либо холодно-страстные красавицы, либо порывистые спортсмены со стальными мышцами. А если животные – то максимально не домашние – пантеры и леопарды, летящие олени, дельфины и орлы. Щенков и котят в этом мире не водилось вообще: Америка их потребляла лишь в виде бедняцкой роскоши – аляповатых, наивно детализированных фигурок из дешевых материалов. А редкие «артдекошные» дети походили либо на отстраненно стильные манекены с Пятой авеню, либо на эльфов, живущих в холодных каменных цветах.
Арт-деко был практически «бездетным» стилем. И в отношении с «детско-животной» темой арт-деко напоминал красавца-автогонщика (естественно, миллионера по совместительству), которому в его пропахший сигарами особняк подкинули корзинку с сироткой и котятами. Таков был темперамент стиля, который Даль-Йенсен взялся завоевать своими фарфоровыми малышами. И ведь получилось. Он подал изысканной публике темы, которые до того считались отрадой чувствительных домохозяек из щитовых коттеджей. Звери, дети и танцовщицы Даль-Йенсена поселились на мраморных виллах и в пентхаусах небоскрёбов. А то, что прославилось на надменном Манхеттене, вскоре покорит и остальной мир. Так всё и вышло. 
Как и подобает настоящему чуду, творения Даль-Йенсена выглядят простыми. Дескать, а что такого – девочка обнимает соломенного козлика, мальчик катает по полу игрушечный лимузин, шаловливый щенок терьера тянет детскую рубашонку – в чём магия-то? А магия как раз и светится в этой искристой «настоящести».
Изящная безыскусность этих фигурок сродни строкам «Мороз и солнце, день чудесный…». Казалось бы, чего было проще – выстроить в одну линию существительные «мороз» и «солнце»? Но нарисовать ими живую словесную акварель почему-то догадался только Пушкин. Так и Даль-Йенсен нашел для своих фигурок уникальную рецептуру живой красоты, свою личную «морозно-солнечную» формулу.
